manyam

Глава первая. Моя мама известна своими независимыми суждениями и тем, что она пишет рассказы. Когда я была маленькая я еще знала, что она пишет стихи, мне даже удавалось их иногда прочесть или услышать. После смерти моего отца моя мама год носила по нему траур, а также ей удавалось ходить на работу и делать вид, что у нее и ее детей все в порядке. Она считала себя довольно полной и поэтому время от времени худела, в том числе с помощью Брэгга, что кажется приводило довольно к плачевным результатам – ей становилось довольно плохо, а вот похудеть по ее мнению не очень удавалось. Я занималась в секции горных лыж, делала вид, что мне это очень нравилось и в какой то момент даже пользовалась уважением своих одноклассников, поскольку неплохо бегала. Вообще до пятого класса я пользовалась их уважением, а может быть просто это они еще не додумались, что я могу стать удобной мишенью для их насмешек. В пятом классе все изменилось. Девочки наши стали превращаться в девушек, а мальчишки просто стали глупеть и вреднеть на глазах. Те кто, по какой то причине не стал «популярным» и модным, в компании не принимались и обсмеивались – я училась в довольно пижонской английской школе, где очень любили встречать по одежке, желательно импортной из США, школа английская, разбирались. Книжки читать уже не считалось модным, а я вот как раз читала все подряд. я была в третьем классе, моя мама решила начать соблюдать еврейские традиции, в 1981 году в Москве это было довольно странно, если не сказать опасно, но нам все равно было интересно. Родители моего отца, которые и так считали, что нас не очень правильно воспитывают были очень против, тем более они протестовали, когда поняли, что мама собралась в Израиль навсегда. Наверно тогда мой мир стал расклеиваться все больше и больше... Об Израиле и еврейском образе жизни в школе упоминуть было нельзя категорически, евреев кроме меня в классе не было, понять меня никто бы не мог, говорить об этом было не с кем. Были дети с которыми я общалась по воскресеньям в так называемых «воскресных школах», но с ними обсуждать обыкновенные проблемы вроде школьных заданий было довольно сложно, жизнь почему-то на глазах стала рассыпаться на мелкие составные части: семья, евреи, отказ, власти, обыски, переходный возраст...очень хотелось просто поговорить, так чтобы тебя поняли, но увы. Поговорить с моей мамой мне было очень трудно, мне казалось, что она никогда в жизни понять меня не сможет. Вот я и не разу не пробовала. Вместо этого гораздо проще с мамой было слегка конфликтовать и строить глазки знакомым, заходящим на огонек. Кстати среди этих знакомых попадались довольно симпатичные молодые люди, один стал сегодня богатым журналистом, другой бедным, а тогда давно, они просто между собой еще не были знакомы. Моя семья совершенно не была тем, что сейчас называется мэйн стрим. Все что делали все вокруг нормальные люди мои родители категорически не делали. Все работали, мои родители сидели дома, мама рожала детей, П. писал книги и где-то бегал, а работа была только формальностью, нужной для денег, а не для самореализации. Все слушали про «малиновку», Ю. Антонова и Аллу Пугачеву, родители слушали р. Карлибаха, в лучшем случае Галича или Окуджаву, я уж не говорю, что телевизор у нас просто не работал. Дискотека –понятие дома абсолютно бессмысленное, танцы, кроме как в Симхат Тору на горке, тоже не нужны наверно, зачем? Точки общественного питания, а также питание, продающееся в магазине, не существуют, исключая овощи, мы едим только кошерное, поэтому все эти сосиски из бумаги, котлеты за восемь копеек, сыр «Российский», все это советское, а значит совсем не «мое». Нет, не то что бы меня сильно тянуло в советское, но и в Израиль уехать нельзя было – не выпускали. Очень хотелось все-таки стать такой как все, но при этом остаться удивительной и интересной и совсем иной. С другой стороны мир взрослых, такой понятный и хорошо устроеный даже в условиях советского быта, почему-то совсем отказывался становиться моим бытом. Чем дальше -тем хуже, казалось, что все на меня обозлились и я доставляю всем сплошные неприятности. Мои родители решились на переезд, нас было уже четверо, а мама моя по всей видимости уже собиралась быть может родить еще. В какой-то момент все семьи оказались в одной квартире. Четверо детей, две бабушки и нервные родичи. Почему родная семейная обстановка показалась мне самой близкой к тому, что называется концом и я решила этот конец для себя приблизить, для виду поругавшись во время субботнего ужина из-за чего-то весьма призрачного, жить больше не хотелось, ну а лекарства пока никто никуда еще не убрал. Первая попытка, на мое счастье оказалась юмористической, я схватила те таблетки, которые мне больше понравились внешне – это была крушина, она же меня спасла во время второй попытки – на следующее утро – 10-15 таблеток сверхозированного аминазина. Я благодарна Богу до сих пор, что дал мне сил нажаловаться в последний момент и родители совместно с бабушкой вызвали «скорою». Вспоминать обо всем этом стыдно и страшно. Сейчас, когда моей старшей дочери столько, сколько мне было тогда, очень хочется научиться не повторять ошибок моей мамы, а вместе с тем чтобы и дома все было идеально-лакировано. Так вот, моя дочь не читает Булгакова, слушает американскую попсу, а не Галича, а вот приступы грусти и тоски, а также ссоры и непонимание со стороны сверстников присутствуют в той же степени. Вот когда становится по-настоящему страшно. Годы шли, я обнаружила, что у меня с моей мамой гораздо больше общего, чем мне казалось раньше, даже разница в возрасте уже не кажется такой устрашающей и я почти перестала ей завидовать, что когда она была молодая, она носила шпильки на туфлях с длинными носами и платьице из голубого кримплена. Мама моя , кстати, до сих пор очень молодая, только вот туфельки с длинными носами носит редко. Иногда мне все еще снится та большая квартира, в которой жили мои бабушки, а потом стала жить наша семья, паркет и солнце, пробивающееся сквозь высокие пыльные окна. Мне до сих пор кажется, что я оставила там что-то очень важное, иногда во сне я пытаюсь это судорожно забрать с собой в Израиль, но все реже и сны мне эти раньше нравились, а теперь пугают. В прошлое еще никому не удалось вернуться.